Шинель, которая светится

Андрей Григорьевич Ольшанский – человек огромной жизненной силы и обаяния. Небольшой рост, ясные чуть прищуренные голубые глаза за очками, бодрая походка, чёткий слог, глубокие мысли. Про таких никогда не скажешь – старик, лучше – пожилой человек, тот, кто много прожил, многое увидел и никогда не устаёт замечать и радоваться новому.

Солдат-фронтовик, воевавший на передовой, полковник с 32-летним стажем службы, преподаватель военного «закрытого» института, учитель троицкой школы, руководитель городского Совета ветеранов… Сейчас Ольшанский – пенсионер, но его трудно представить без дела. Он встречается со школьниками, делится фронтовыми воспоминаниями и опытом, участвует в работе Совета ветеранов, каждый день занимается в тренажёрном зале, пишет мемуары. «Я дошёл до окончания училища, теперь должен в академию поступать», –
говорит он, и если закрыть глаза, то можно представить, что беседуешь не с ветераном, а с молодым студентом.

У Ольшанского огромная семья: сын, дочь, четыре внучки, пятеро правнуков и, пока ещё «в проекте» – праправнучка! Почти все родные собрались вокруг него 22 июня: в День Памяти Андрей Григорьевич отмечает и свой день рождения. В этом году ему исполнилось 90 лет! К такому юбилею он получил персональное поздравление даже от президента. В Троицке его тоже есть кому поздравить: одних учеников за 16 лет работы военруком в школе №2 сколько наберётся! Присоединяется к поздравлениям и редакция газеты.

Воспоминания из первых уст 

Я воевал на переднем крае, трижды был ранен и трижды возвращался на фронт. Видимо, есть какое-то счастье… Учёные говорят, что солдат в таких боях в среднем два-три дня живёт… А я заворожённый был, что ли.

В первый раз оказался на фронте в декабре 1942 года, сразу после военного училища, где успел отучиться только полсрока: тогда 20 училищ были сняты на пополнение гвардейских частей. Вечером прибыли в полк воздушно-десантной дивизии, утром приняли присягу вместе с полком, а на третий день – на машины и на фронт. Я и самолета ещё не видел, а ведь десантников в тыл забрасывают! Труханули тогда курсанты изрядно… Но нас привезли не как десантников, а как пехотинцев – на Северо-Западный фронт, под Демьянск, что близ Старой Руссы.

Одет я был в сапогах на одну портянку, а на улице – до минус сорока градусов! Я-то не ничего, я из Сибири, а очень многие
обморозились, особенно старшее поколение. Я тогда не понимал, почему люди орут, кричат в окопах. А оказывается, у них судороги. Подняться из окопа нельзя, побегать, размяться, потому что снайперы следят…

Кормили нас день через два-три. И дадут один сухарь – а что такое сухарь? Снегу зимой много, боеприпасы и продукты вовремя не подвозились. Многие просто с голоду помирали, понимаете?! Машины по такому снегу не шли, лошади голодные подыхали. Тяжелейшая ситуация. А нам объясняли, что немцы разбомбили эшелоны и мы не можем подвести ни сухарей, ничего…

Не чужие дяди 

Меня назначили наводчиком станкового пулемёта, притом что мне было всего 18 лет, а другим по 40-50… Мы тогда всех, кто старше, называли дядями. А тут, в расчёте, какой ещё дядя! Второй номер станкового пулемета – человек лет сорока. А ты, наводчик, командуешь им: «Подай ленту, принеси ленту!» Я поначалу стеснялся – как это, «дядей» командовать! В контактах со старшими помогло то, что я по тому времени со своими десятью классами считался грамотным. Написал письмо домой, товарищи по расчёту видели это, один подходит и говорит: «Напиши письмо для меня! Я букв не знаю…» Потом второй, третий… И постепенно со мной стали разговаривать нормально, как с равным.

Под Демьянском было сильное немецкое укрепление. Держались они там полтора года, было организовано семь ударов. Я попал в последний из них. Немцы – с высокого берега, мы – на низком, болотистом. Расстреляли нашу дивизию, да и всё… Так 16 марта 1943 года я был ранен, оказался в госпитале…

Помню, передо мной делали операцию молоденькому офицеру. Как он кричал! Меня на носилках несли, лежу, думаю: «А я не буду орать!» А на операции хирург сказал: «Нет обезболивающего. Терпи». Штаны разрезали – невозможно было снять, распухшее всё. Он провел скальпелем, и тут я, конечно, заорал благим матом. Нет, я стараюсь никогда не материться, но кричал тогда здорово. А потом потерял сознание. Прихожу в себя и слышу, как он вынимает осколки и бросает, а тара – металлическая. Я отметил три-четыре стука, а он сказал, что минимум десяток вытащил, только три осталось. «Понимаешь, если я сделаю тебе новую операцию, ты без ноги останешься. Тебе ж
18 лет, ещё и воевать будешь! Если, конечно, нога заживёт», – сказал хирург.

Лунная, туманная ночь 

Когда попал на фронт во второй раз, меня назначили командиром отделения учебного взвода. Это было в 145-м запасном полку. Оттуда брали уже подготовленных сержантов, назначали в формируемые роты и отправляли тут же на фронт. А в третий раз был уже младшим командиром, потом командиром отделения, взвода, уже и в атаку водил солдат… Однажды даже получил от командира роты замечание: «Когда была подана команда «В атаку!», ты побежал первым, а должен смотреть, чтобы все бежали, не ты один!» Да, были и те, кто уклонялся. Мол, ботинок у него развязался… Но им потом доставалось: особый отдел работал, лучше выполнять все команды.

В третий раз, когда попал на фронт, наш батальон повели менять подразделения, которые были уже выбиты. Движемся по дороге, в стороны отходить нельзя – заминировано. Ночь лунная, туманная. Плохо всё видно. Я шёл впереди, зрение в 19 лет хорошее было – гляжу, тени маячат. Слышу – русский мат. Ага, наши! Сказал командиру батальона, он отмахнулся, а мы всё ближе, ближе. И они тоже нас услышали, и тоже поняли, что наши. Оказалось, разведчики. Говорят: «Убегайте скорее с дороги, здесь установлен крупнокалиберный пулемёт немецкий!» И только проговорили – очередь. Стояли мы плотно, тут же – крики, команды – то «вправо», то «влево»! Бой разгорелся и шел целый день.

Наконец, погнали мы немцев, они убежали за железную дорогу Витебск-Полоцк. А дальше у нас сил нет, мы залегли, а они, видимо, подтянули силы и выгнали нас обратно за полотно. Там мы задержались, и тут ранило командира санитарного взвода. Он и его солдаты были из Средней Азии. Они положили его на палатку, обступили, говорят что-то по-своему: «Вай-вай-вай…» Понесли в тыл. И вдруг слышим такой крик, такой шум!!! Оказалось, что командир взвода этот, раненый в ноги, бежит впереди, а за ним – его солдаты. И кричит: «Товарищ майор, мы окружены!»

Трое суток мы были в окружении… Но отбивались стойко и через три дня выгнали немцев. В плен сдаваться хуже всего было. У меня при себе был комсомольский билет, а коммунистов и комсомольцев в первую очередь уничтожали.

С января до мая 1944-го мы получали пополнение не менее десятка раз. Один раз из боя вышли – а из батальона, где обычно по 500-600 человек, осталось 12.

В последний раз мы уже были отведены в тыл, и меня направили на учёбу. Вы бы видели, как там, в школе стрелков-радистов, мою шинель рассматривали! Всё в дырках было – шинель, шапка. Старшина говорил: «Вы только посмотрите! Вся светится его шинель»… И, вы знаете, я так рад, что остался я живой…

***

Мы разговаривали добрых три часа, а слушать Андрея Григорьевича можно, кажется, бесконечно. Он – неутомимый рассказчик, каждое воспоминание он будто переживает заново, выискивая в цепкой памяти нужные детали. Ни в одной из его историй нет ни зла, ни осуждения, ни обид. Ольшанский рад видеть в людях хорошее, помогать им, и даже о тех, с кем сражался, отзывается с уважением: «Немцы не дураки были. Воевали здорово». Мы говорили и о плодотворной послевоенной жизни Андрея Григорьевича. Служба в авиации, преподавание в секретном военном институте, учебные пуски ракет, затем – работа учителем в Троицке, благодарности от воинов-афганцев, председательство в городском Совете ветеранов… Поиск и воссоединение семьи, внуки, правнуки… Интересно? Тогда ждите продолжения.

Владимир МИЛОВИДОВ,

фото автора